Утром мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера и Надя. И пошли в поле.

Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Мы думали, это джунгли. Трава была в человеческий рост.

Там, внизу, посажен турнепс,- сказал управляющий.- Нужно дать ему возможность вырасти, то есть выдернуть сорняки.

А как он выглядит, турнепс? - спросил Яша.

Сено-солома! Да вы увидите! Маленькие листочки у земли...

Дядя Федя нырнул в траву и несколько минут полэал там на четвереньках. Потом он вернулся, руке у него был бледно-зеленый листок.

Вот! - сказал дядя Федя.- Это турнепс.

И снова уполз сажать его обратно.

Все заняли по грядке, и управляющий ушел. Народ тут же организовал вече.

- Колючки колются,- сказала Тата.

- Плотют плохо,- сказал дядя Федя.

- Мы сено убирать приехали, а не полоть,- сказал Леша.

- Надо бы поработать,- неуверенно сказал я.

Губит меня эта проклятая неуверенность! Нет у меня в голосе металла, необходимого руководителю. Люди это чувствуют и садятся на шею. И в данном случае все сразу же взгромоздились мне на шею. Они покинули грядки и разлеглись в тени под деревом. А поле лежало до горизонта суровым укором руководителю.

- Жрать хотите? Надо полоть! - сказал я.

- Не! Не хотим,- сказал дядя Федя.- У меня живот болит.

- Что, Петечка? - игриво спросила Тата.- между двух огней оказался? И нашим, и вашим?

Она сидела на траве в своих брючках из эластика, опираясь на руку. С нее можно было делать рекламную фотографию: "Отдыхайте в Карелии!" Остальные просто напоминали лежбище котиков.

- Я тебе не Петечка! - заорал я, белея.

- Мужлан! - сказала Тата.

- Ах, так? - закричал я.- Допустим!

И я бросился на сорняки, как князь Игорь на половцев. Я крошил их, выдергивал с корнем, бил промеж глаз, клал на лопатки, выбрасывал за канаты ринга, кажется, даже кусал. Земля сыпалась с корней, сорняки валились направо и налево.

Я углубился в поле, оставляя за собой ровную просеку. Назад я не оглядывался и не разгибался. Колючки царапались зверски. Кое-где попадался турнепс, но не слишком часто. Врагов было так много, что хотелось применить атомную бомбу.

Наконец я достиг горизонта и вышел на пригорок по другую сторону поля. Поясница ныла, руки были исцарапаны до плеч, глаза слезились. Вот так выглядят победители.

Я растянулся на пригорке и с удивлением обнаружил, что слева и справа от моей просеки воюют наши люди. Просека незаметно растворялась в общей широкой полосе. Первым меня догнал Леша и лег рядом.

Обалдеть можно,- сказал Леша. Амбалы любят это слово.

Как только большинство закончило, я снова кинулся в сорняки.

Держите его, сено-солома! - закричал дядя Федя.

Но я уже летел в обратном направлении, как торпедный катер. На этот раз первым прийти не удалось. Меня опередил Леша. Я посмотрел на его грядку. Она была чистой, точно вспахана трактором. Ни одной травинки.

- А где турнепс? - спросил я.

- Увлекся,- сказал Леша.- Выдернул все под горячую руку.

Я объяснил, что пользы от такой прополки мало. Леша согласился. Потом я осмотрел остальные грядки. В основном народ правильно разобрался, где турнепс, а где сорняки. Только Яша вместо турнепса оставил какие-то цветочки. Он поэт и ко всему подходит эстетически.

Интересная все-таки штука - личный пример! Я совсем не руководил, старался только делать быстрее и лучше. А народ пыхтел, но работал. По-моему, дело тут в том, что у людей просыпается совесть.

Как-то незаметно пропололи половину поля. На грядки посматривали уже с любовью. Говорили: наше поле... моя грядка... Я вкалывал так, что даже о времени забыл.

Тата пошепталась о чем-то с амбалами и подошла ко мне.

Петя! - жалобно сказала она.- Может, хватит на сегодня? Завтра сделаем больше.

Вот какие разговоры начались! Я разогнулся к сказал:

Конечно, хватит! Уже две нормы сделали.

Тата обрадовалась, запрыгала и закричала, размахивая платком:

Конец работы! Конец работы!

И мы потянулись к своему сараю. Устал я предельно. Но было как-то приятно на душе. По дороге зашли в контору к девушкам. Тата вынесла мне воды в ковшике. Я попил, как в кино, когда запыленные солдаты проходят чераз деревню, а девушки дают им напиться. Струйки текли с краев ковшика за рубашку. Я чувствовал себя мужчиной. А Тата, вероятно, женщиной. Но я не знаю, не спрашивал.

Поработали мы таким манером три дня. А потом пошел дождь. В дождь мы официально не работаем. Потому что сыро и можно запросто простудиться.

Когда пошел дождь, народ сначала возликовал. Ликование продолжалось до вечера. Мы опять сидели на нарах, пили сухое вино и пели песни. К вечеру песни кончились, а дождь нет. В отряде начали проявляться симптомы загнивания.

Петр Николаевич! - сказал Лисоцкий, придя из конторы в прорезиненном плаще.- Я сейчас наблюдал, как Алексей в одних трусах валяется на нарах у девушек. И кладет голову, простите, им на бедра. Что это означает?

Это означает,- объяснил я,- что он сушит брюки у них на печке. Кроме того, это означает, что бедра мягче подушек... А на чьи бедра, кстати, он кладет голову?

- Этой... Как ее? Маленькой, черненькой...

- Тате, что ли?

- Ну да. Кажется, вы ее так зовете.

Кретин!--возмутился я.- Нашел бедра! Там что, Барабыкиной нету? Ей бы понравилось.

- Я прошу вас не отзываться так об Инне Ивановне...

- Простите,- пробормотал я,- Я хотел сказать, что ее бедра...

- Я не хочу ничего слышать,- прошептал Лисоцкий. У него задергалась щека, и он растворился в мутной пелене дождя.

Я схватил кусок полиэтилена, набросил его на голову и помчался к девушкам. Там все происходило так, как описал Лисоцкий. Леша в плавках лежал поперек нар. Голова его была на коленях у Таты. Тата сидела задумчиво и от нечего делать заплетала Леше косички. Косички получались длинные и тонкие. Леша лежал, прикрыв глаза, в состоянии, близком к нирване.

Барабыкина сидела по-турецки и курила, смотря в стенку. Собака Казимир спала иа чьей-то подушке. Наташа-бис вязала. За столом Юра, Наташа и Яша играли в карты. В дурачка.

В общем, притон.

Тата! - сказал я.- Ты видела картину "Снятие с креста"? Там все как у вас. Леша похож на Иисуса, а ты на Магдалину.

Видимо, Тата кое-что слышала о Магдалине, Она стряхнула Лешу с колен и сказала:

В гробу я ее видела, твою Магдалину. В белых тапочках.

Для тех, кто не понимает, могу перевести. Смысл этой фразы таков: знаем не хуже вашего, кто такая Магдалина и чем она занималась. Только этим нас не смутишь, и вообще, не ваше собачье дело. Вы, Петр Николаевич, глубоко мне безразличны и не вызываете никакой симпатии. Можете проваливать, откуда пришли.

Вот так это будет на русском языке. Видите, как длинно.

Леша с евангелием был плохо знаком. Поэтому он пока молчал. А я продолжил разговор на том же языке.

Быстро ты подклеилась,- сказал я. Ну, это Леша прекрасно понял. Он сел и посмотрел на меня угрожающе.

Мальчики,- сказала Барабыкина.- Кончайте петушиться! Давайте чем-нибудь займемся, Яша, прочитай стихи! Про любовь...

Яша оторвался от карт, томно взглянул на Барабыкину и произнес:

Ты меня не любишь, не жалеешь... Разве я немного не красив?

Ты давай свое,- сказала Инна Ивановна.

Яша покраснел, но прочитал свое стихотворение, где сообщалось, как он ушел ночью в зеленый туман, а девушка, стоя на углу, роняла слезы на тротуар. Слезы свертывались в пыли шариками и бежали по тротуару вдогонку за Яшей. Как мыши. По форме это тоже было красиво.

Не бывает зеленого тумана,- наставительно произнесла Барабыкина.

Яша зевнул и сказал:

Ничего вы не понимаете в поэзии.

У нас Петя специалист по поэзии,- сказала Тата.- Он выучил стихотворение Лермонтова. И пудрит мозги девушкам.

Я плюнул и растворился в мутной пелене дождя. Как Лисоцкий. Только щека у меня еще не дергалась. Но задергается, я уже чувствовал. Интересно знать, почему Тата так умеет действовать мне на нервы? Редко кому это удается.

Я пришел в сарай, где спал в одиночестве Лисоцкий. Улегся рядом и заснул прескверным сном выброшенного из жизни неудачника. Перед самым засыпанием я успел подумать о том, как приятно должно быть, лежать головой на коленке Таты и быть заплетаемым в косички.

"Отрастить, что ли, волосы?"-подумал я во сне.

Снова наступила жара, и мы стали работать на сене. Нас разбили на бригады по шесть человек и каждое утро развозили по разным полям. В моей бригаде оказались амбалы, Тата и Барабыкина.

Каждой бригаде придавался дед из местных жителей. Дед был главным специалистом по кладке скирды. Оказывается, это целая наука. И высшего образования тут мало.

Вообще, заготовка сена - интересное дело. Вот как это делается, на тот случай, если вам придется помогать какому-нибудь совхозу.

Сначала косят траву. Это делает специальная машина, называемая косилкой. Можно и вручную, косой. Трава лежит разбросанная по всему полю, пока не пожелтеет. Когда она пожелтеет, ее сгребают большими граблями, которые тащит лошадь. На граблях сидит мальчик. Он нажимает на рычаг, чтобы освободить грабли от сена. Еще он ругает лошадь. Больше он ничего не делает.

Когда мальчик с лошадью сгребут сено в валки, приходим мы. У каждого из нас есть вилы. Этими вилами мы изготовляем так называемые копны. Небольшие такие горки сена. Поле становится будто в веснушках от этих копен.

Дальше приходит дед. Он закуривает "Беломор" и говорит:

-Здесь будем ставить.

Потом дед уходит докуривать "Беломор" в тень. А к нам приезжает трактор. Я здесь описываю идеальный случай. Бывает, что сразу после того, мы изготовили копны, начинается дождь. Тогда после дождя нужно снова разбросать сено по полю, высушить и начать сначала.

Бывает, что дождя нет, но и трактора тоже нет. Трактор сломался. Трактор не лошадь, он ломается часто. Тогда мы сидим вокруг деда и разговариваем о жизни. Какая она была до революции, а потом до войны. Наконец приезжает трактор. Из него выходит тракторист Миша с наколкой на руке "Нет в жизни счастья".

Миша рубит первую попавшуюся березу и привязывает ее обрубленным концом к трактору. Получается волокуша. А дальше он ездит с этой волокушей от копны к копне, а мы бегаем за ним и перебрасываем сено на березу. В результате на березе получается большая гора сена, похожая на женскую прическу с начесом. И все это подвозится к деду.

Я понятно излагаю?

Теперь мы перебрасываем сено с березы на деда. Миша в это время уходит на соседнее поле есть горох. Дед хватает вилами наше сено и закладывает основание скирды. Когда мы докапываемся до веток березы, дед ходит уже на высоте одного метра над землей.

Самое интересное начинается, когда дед ходит уже высоко. Длины вил начинает не хватать, уже прыгаем, чтобы забросить сено вверх.

Насаживайте на шесты,- приказывает сверху дед.

Мы насаживаем вилы на длинные шесты. Шест с острым концом, чтобы втыкать его в землю. Тут начинается цирк. Пронзаешь вилами копну, делаешь упор на колено - и p-paз!

Черта с два! Копна тяжелая, шест не втыкается, а скользит по земле. И ты бежишь, стараясь сохранить равновесие. Потом конец шеста за что-то цепляется, копна медленно плывет наверх, а там, наверху, благополучно рассыпается и падает тебе на голову. Деду достается три травинки.

Когда я повторил этот номер пять раз, Миша не выдержал.

- Откуда у тебя руки растут? - закричал он.

- Из плечей! - огрызнулся я, отплевываясь сеном.

- Умственный работник! - сказал Миша.- Смотри!

Он схватил вилы и принялся закидывать копны вверх. Под наколкой относительно счастья в жизни перекатывались приличные мускулы.

- Пригнали столько народу! А работать не умеют!

- Если всю вашу деревню пригнать к нам в лабораторию на помощь, то тоже неизвестно, что получится,- сказал я.

Не беспокойсь! - сказал Миша.- Получится!

Я немного потренировался и тоже научился закидывать копны вверх. А на следующий день поросился к деду в ассистенты. Мне хотелось овладеть искусством кладки скирд. Я люблю заниматься деятельностью, для которой не предназначен.

Дело нехитрое,- сказал дед.- Навивай на углы. Смотри, чтобы не заваливались. Середку забивай. И утаптывай.

Сначала я в основном утаптывал. Амбалы старались вовсю, пытаясь забросать меня сеном. Они меня чуть не проткнули вилами. Я едва успевал увертываться.

Все было бы хорошо, если бы не слепни. Они кусались в самый неподходящий момент, когда несешь вилами копну. Тогда мы попросили наших женщин работать перехватчицами слепней. Одна наводила другую.

У Леши на шее! - кричала Тата.- У Яши на боку.

Барабыкина прыгала между амбалами и хлопала их по спинам и животам. Она вошла в такой азарт, что я испугался, как бы она не перебила амбалов заодно со слепнями. Яшу она хлопнула по боку так, что он рухнул на копну и минут пять извивался на ней от боли. А слепень все равно улетел, потому что у Барабыкиной плохая реакция.